Привет друзья. Начал писать продолжение "Трэш-сказок за Одессу". Вот набросок Первой главы: «Все, что происходит с человеком после четырнадцати лет, не имеет большого
значения» – крутилась в голове Яши цитата из какой-то книги, которую он выхватил из папиной полки. Яше пятнадцать, и он уже совсем не тот наивный мальчик из коммуналки, что собирал трэш-сказки о родителях. Теперь его мысли занимала не только очередная история, но и куда более волнующая тайна – Лиля. Лиля из параллельного класса, с которой он сегодня обязательно должен был столкнуться на Ланжероне. Он даже почти убедил себя, что это будет "случайная" встреча.
– Давай быстрее, Яша, пока совсем не сварились, – ныл Наиль, его бессменный спутник в любых авантюрах, от ловли бычков до поиска сокровищ в старых дворах.
Ключ от бывшей маминой комнаты в коммуналке, звякнув, лёг в ладонь Яши. После развода родителей он жил с папой в новой, отдельной квартире, а Рива Соломоновна осталась здесь, в своей привычной коммунальной обители. Сейчас мама была в очередном отъезде, и за комнатой присматривала её сестра Циля – временами даже жила там. Но кое-что – по привычке, а кое-что просто забытое в суматохе переезда к папе – всё ещё оставалось здесь. Например, Яшины любимые плавки. Те самые, в которых он себя чувствовал почти пловцом, а не просто "Яшей Фишманом из третьего парадного".
Подходя к знакомой, обшарпанной двери подъезда, Яша почти не замечал привычных запахов: мокрой штукатурки, варёной рыбы и слегка прокисшего борща. Его мысли были заняты Лилей. Он мучительно выбирал между двумя стратегиями. Первая: забежать в "Универмаг" на углу, где за три копейки автомат щедро опрыскивал каждого желающего ядрёным "Шипром". Запах был брутальный, одесский, и, что уж там, слегка навязчивый. Вторая: пробраться к маминому туалетному столику в её комнате в коммуналке и тайком пшикнуть её дефицитным парфюмом. Запах "Ландыша серебристого", конечно, не был французским, но мама им так дорожила, что он казался Яше чем-то магическим. Наверное, Лиля оценит. Или засмеёт. Или вообще не заметит.
Дверь в коммуналку со скрипом открылась. Знакомый коридор встретил их полумраком и тишиной, лишь откуда-то из глубины доносился слабый, еле уловимый запах нафталина. Но эта тишина была обманчива. Стоило им сделать пару шагов, как из-за приоткрытой двери комнаты Бабы Клавы послышалась музыка.
Яша опешил. Баба Клава, эта каменная глыба, эта блюстительница нравов всего двора, эта женщина, способная одним взглядом отправить на колыму, и... музыка? Да ещё какая-то старая, с хрипотцой. Любительницей музыки она не слыла, скорее уж любительницей скандалов и пересчёта чужих копеек.
Любопытство оказалось сильнее здравого смысла, да и Наиль толкнул локтем: "Слышишь?". Яша осторожно придвинулся к щели в двери.
Внутри царил полумрак. На старом, видавшем виды столе стоял патефон. Его игла нещадно царапала виниловую пластинку, извлекая из неё ностальгическую, щемящую мелодию. Это был Пётр Лещенко. Запрещённый, полулегальный, но до боли любимый одесситами, как и многое другое "из-под полы". И вот, в этом сумраке, Яша увидел Бабу Клаву. Она сидела за столом, в своём неизменном халате, только теперь он казался не просто старым, а каким-то осиротевшим. Перед ней стоял гранёный стакан и наполовину пустая бутылка водки.
Патефон поскрипывал, но слова были отчётливы, проникая прямо в душу:
Пройдет зима, настанет лето,
В саду деревья пышно расцветут.
А мне бедному да мальчонке,
Эх, цепями ручки-ножки закуют.
А мне бедному да мальчонке,
Эх, цепями ручки-ножки да закуют…
Яша никогда не слышал такой смеси лихости и трагизма. В голосе Лещенко звучала тоска по свободе, по далёким берегам, по чему-то навсегда утраченному. И пока пластинка пела, Клава налила себе ещё водки. Прозрачная жидкость плеснула в стакане. Она выпила. И Яша увидел. По сухой, морщинистой щеке, мимо жёстких линий рта, медленно поползла слеза. Одна-единственная, блестящая в полумраке.
Музыка продолжала играть, словно унося Клаву куда-то далеко, в её собственное прошлое, в её собственные "трэш-сказки", которые Яша ещё не успел выудить:
Но я Сибири, Сибири не страшуся,
Сибирь ведь тоже русская земля!
Эх, вейся, так вейся, чубчик кучерявый,
Эх, развевайся, чубчик по ветру!
Так, вейся, вейся, чубчик кучерявый,
Эх, развевайся, чубчик по ветру!
Трагический надрыв голоса Лещенко, отчаянная удаль и эта слеза на лице Бабы Клавы – всё это зацепило Яшу до глубины души. Он забыл про Лилю, про плавки, про Шипр. В этот момент он видел не Бабу Клаву, а её историю, которую она, возможно, никогда и никому не рассказывала.
– Кыш отсюда, малявки! – Вдруг рявкнула Клава, заметив их силуэты в щели. Её голос был хриплым, но таким же мощным, как и всегда.
Яша и Наиль, очнувшись от наваждения, как ошпаренные бросились прочь от двери, вглубь коридора, к комнате Ривы. Сердце Яши колотилось, а в ушах всё ещё звучала надрывная песня.
Дверь в коммуналку со скрипом открылась. Знакомый коридор встретил их полумраком и тишиной. Яша быстро прошёл в мамину комнату, Наиль уселся на старый стул, скептически осматривая комнату. Плавок на привычном месте не оказалось. Яша перерыл комод, заглянул под кровать, где когда-то прятал свои тайные запасы конфет. Наконец, он обнаружил их, сложенными на полке шкафа, рядом с запылившейся шляпкой Цили. Взяв плавки, он потянулся к туалетному столику. Дефицитный флакон "Ландыша серебристого" стоял там, как священный артефакт. Яша осторожно снял крышку, принюхался. Запах был сладковатый, нежный, совсем не такой, как у папиного лосьона после бритья. Он закрыл глаза, представляя Лилю, и уже приготовился сбрызнуть себя, как вдруг…
С кухни послышались крики. Не обычные коммунальные перепалки, а что-то дикое, с необычными звуками, словно кто-то наигрывал неистовую мелодию на огромном барабане.
– Что за чёрт? – прошептал Наиль, подрываясь со стула.
Яша, позабыв про Лилю и про "Ландыш", ринулся за ним. Реальность, как всегда, оказалась громче фантазий, изощрённее всяких домыслов. Коммунальная квартира, эта вечная декорация их детства, гудела, как фронтовая линия перед наступлением. Кухня — эпицентр хаоса — напоминала арену гладиаторских боёв, где вместо мечей мелькали половники, а вместо щитов — крышки от кастрюль.
Яша, хоть и привыкший к сумасшествию коммуналки, всё же замер, когда, зайдя на кухню, увидел картину, достойную его будущих историй. Баба Клара, новая 60-летняя соседка, которую поселили в комнату дяди Миши после его отъезда в Израиль, стояла посреди кухни. На голове у неё, как рыцарский шлем, было надето… мусорное ведро. Её лицо, оскорблённое и красное, выглядывало из-под жестяного края, а Галина, вечная зачинщица всех драк, размахивая половником, методично лупила по ведру, издавая те самые "барабанные" звуки.
— Броня, ты шо, опять свою капусту в мое ведро чистила? – Голосила Галина, а каждый удар по ведру эхом отдавался в кухне эхом. – Это ж моё мусорное ведро, а не твой личный сортир!
Соседи, рассевшиеся по стульям и прислонившиеся к стенам, как зрители в амфитеатре, подбадривали:
— Давай, Галя, ещё! Покажи ей, где раки зимуют!
— Добавь огня, Галька! Пускай знает своё место!
Баба Клара, или "Броня", как её теперь называли за "шлем", лишь нечленораздельно мычала из-под ведра. Яша, прижав тетрадку, которую всегда носил с собой для внезапных идей, к груди, почувствовал, как в нём загорается искра. Это был сюжет! Не просто ссора, а настоящая одиссея коммунального котла, где каждая кастрюля хранила тайну, а каждый половник мог стать оружием.
В этот момент сцена замерла, прерванная неистовым рыком, от которого задрожали банки на полках:
— А ну, суки, разойдись по шконкам! – заорала Баба Клара, её голос был похож на скрежет несмазанных ворот. – Кто не понял, на шматки порежу!
Она рванула с головы злополучное ведро. На макушке Клары, прилипшие к редким волосам, болтались ошмётки капусты и скользкие селёдочные хребты, которые теперь стали частью её боевого убранства. Зрители, увидев это "украшение", не смогли сдержаться и весело, заразительно засмеялись. Но смех тут же оборвался.
Клава была неумолима. С глазами, горящими безумным огнём, она двумя мощными рывками схватила Галину и ещё одну самую рьяную "болельщицу", стоявшую рядом, за шиворот. С дикой силой она стукнула их лбами. Глухой удар сотряс кухню. Обе женщины, ошарашенные и кряхтящие, рухнули на пол. Потом, со вздохами и стонами, кое-как поднялись и, не глядя ни на кого, побрели по своим комнатам, словно привидения.
Клава повернулась к оставшимся соседям, которые уже начали было расслабляться, предвкушая продолжение представления. Её взгляд был жёстким, как старый матрас, набитый кирпичами.
— А вы шо расселись, хотите, чтобы я и вам устроила “Лебединое озеро”? – в её голосе сквозила такая угроза, что мурашки побежали по Яшиной спине.
Те поняли. “Лебединое озеро” в исполнении Клавы точно превратится в «Траурный марш» Шопена, причём не в метафорическом, а в самом что ни на есть буквальном смысле. Соседи, бледные и притихшие, предпочли тоже ретироваться, бесшумно исчезая в проходах.
Яша и Наиль, ошарашенные, стояли посреди опустевшей кухни. Запах "Ландыша серебристого" был напрочь выбит из головы. В голове Яши, вместо мыслей о Лиле, теперь плясали капустные очистки и звучал барабанный бой по мусорному ведру. Сглотнув, Яша быстро закрыл квартиру на ключ. Сегодня он точно напишет об этом. Эта "трэш-сказка" требовала немедленной записи. А потом они с Наилем, молча переглянувшись, пошли по направлению пляжа Ланжерон, в надежде, что там будет чуть спокойнее.
️ Правило 45 Секунд: Скорость и Импульс
Мелодия — Королева, Слова — Её Слуги
Припев Всегда Должен Звучать По-Разному
Аранжировка Нарастает Постепенно
Несколько "Любимых Моментов"